Личное дело А.И. Кундина

Мне позвонили и предложили забрать часть архива школы, случайно найденную в неразобранных бумагах художественного училища. Через несколько часов я стоял у дверей знакомого мне с детских лет дома. Сонный вахтер проводил меня в небольшую комнату у лестницы. Потоптавшись немного и что- то пробурчав, он указал рукой в дальний угол комнатки и ушел. Я услышал скрип затворяющейся двери, затихли шаги в пустом коридоре, куда-то исчезло звяканье ключей, и навалилась тишина.
Я огляделся.

Они лежали на полу — небольшие стопки перевязанных бечевкой папок. Бледно-фиолетовые и горчично-коричневые, с развязанными тесемками и торчащими уголками пожелтевшей бумаги, тонкие эти папочки хранили в себе то, что заставляло биться детское сердце школы. В них не было тайн и загадок, но я уже шел на призывный запах времени.

На дворе стояло лето. Июльская жара медленно вползала в опустевшие и непривычно тихие коридоры и мастерские училища. Я приоткрыл окно, устроился на подоконнике и начал перебирать папки. Сухая пыльца страниц сыпалась сквозь пальцы и мешалась с тополиным пухом, залетавшим в приоткрытые рамы. Плохо скрепленные листки, вырванные из блокнотов и школьных тетрадок, падали на пол, густо усеянный обрывками копирки, оторванными тесемками и всем тем канцелярским хламом, истинную ценность которого мы узнаем гораздо позже того дня, когда чья-то рука пером или цветным карандашом вносила записи о чем- то или о ком-то.

Я раскладывал папки по датам. Самые ранние из тех, что были найдены в училище, датировались 1944 годом. Сороковые… Пятидесятые… Шестидесятые… Здесь, в шестидесятых, я и нашел эту тоненькую папочку с горсткой истлевающих листков – личное дело А.И. Кундина. Я знал этого человека – он был отцом моего друга, и я помнил его со времён учебы в художественной школе.

Из личного дела А.И. Кундина.

Они сидели за письменным столом и играли в шахматы. В приоткрытую дверь хорошо был виден резной, покрытый черным лаком стол. На его изъеденном временем зеленом сукне привольно расположилась шахматная доска, мягко поблескивала чугунная пепельница с дымящейся папиросой и стояли знакомые мне по натюрмортам чайные стаканы в литых узорчатых подстаканниках. Над их склоненными над шахматной доской, уже седеющими головами, нависал огромный, похожий на готический собор, резной шкаф со множеством колонн, створок и выдвижных ящиков с торчащими из них бронзовыми ключиками. Вершина шкафа с невообразимо сложным навершием, терялась где-то в густой тени под потолком, а сам он был до отказа заставлен книгами, потрескавшимися вазами, кувшинами с отломанными ручками и ветхими драпировками, навечно впитавшими в себя запах льняного масла и чего-то еще что летало со сквозняками по коридорам и мастерским. Играющие, как и всегда, были одеты в костюмы: Александр Николаевич Комшилов – директор училища — в свой неизменный чёрный, а Александр Иосифович Кундин — в серый, с рябенькой тонкой полоской. Светлые рубашки и узкие галстуки на резинке, по-видимому, должны были обозначать присутствие игроков на рабочем месте и исполнение должностных обязанностей преподавателей. Но мешковатый костюм директора, его неторопливые движения, рука с зажатой в ладони шахматной фигуркой и сосредоточенное спокойствие его подчиненного обозначали что-то совсем другое, отделяя царивший здесь дух от того, что существовало за пределами этих нескольких комнат, истерзанного временем, дома. Они играли и о чем-то говорили. О чем-то, судя по их лицам, не очень важном. Меня они не замечали, да и я не долго задерживался у приоткрытой двери, и почему-то меня совсем не удивляло их отсутствие в классе во время уроков.

Из личного дела А.И. Кундина.

Школа в те, уже далекие, годы еще не вступила в грандиозное сражение с учеником и свободно, как река, несла нас на своих волнах в туманное будущее. Если её подопечный тонул, она не стенала, не замедляла свой бег, но продолжала течение, отыскивая на своих берегах новых отчаянных пловцов. Не мучало нас и размышление о грядущем получении или неполучении свидетельства об окончании художественной школы. Жизнь здесь проходила совсем иначе, чем где-либо… В этих стенах не водились школьные тетради и дневники — здесь правили миром Его Величество Карандаш и его верная подруга беличья Кисточка. И на занятиях по истории искусств мы тоже ничего не записывали. Под мерное жужжание проектора мы вглядывались в изображение, возникавшее, за неимением экрана, на выбеленной, выщербленной стене. Откуда-то издалека доносился теряющийся в пустоте класса голос преподавателя, и мутноватые чёрно-белые картинки наполняло цветом наше воображение. Нас благословляли на жизнь в том мире, где запоминают сердцем и мыслят душой. Никто не пугал нас будущим, и наше маленькое племя кочевало от одного свободно выбранного занятия к другому до тех пор, пока не находило то, что навсегда останавливало его, становясь делом всей жизни. Так нас приучали к свободе в самом свободном деле на земле. Я безоглядно принял этот способ существования, и мне были интересны все люди, принадлежавшие этому небольшому миру. Дверь в этот мир была приоткрыта, и я знал, что когда-нибудь она раскроется целиком.

А пока, во время блужданий по утопающим в полумраке училищным коридорам, я замедлял шаги при виде полоски света, льющейся из неплотно прикрытых дверей директорского кабинета.

Иногда к играющим присоединялся Владимир Порфирьевич Селин, всю жизнь писавший и так и недописавший картину о своем фронтовом прошлом. Добрейшая душа, он пытался втиснуть в неё все бесконечные советы друзей – художников, обрекая картину быть вечно начатой. «Порфирич», так мы его называли между собой, стоял за спинами играющих, покачиваясь с пятки на носок и скрестив пухлые пальчики на уже наливающемся животике, изо всех сил пытался изобразить интерес к игре. Но его прищуренные плутоватые глаза и чуть подрагивающие губы выдавали всегдашнее желание превратить всё происходящее рядом с ним во что-то весёлое и необязательное. В своих оценках шахматных способностей игроков был он неумолим, и укоризненно вздымающийся указательный палец явно обозначал чей-то непростительный промах.

Из личного дела А.И. Кундина.

Сам он за доску никогда не садился, но само его присутствие в комнате, его незлобивость, мягкие движения и постоянная улыбка на полноватых губах придавали всей сцене законченный вид мира, тишины и спокойствия. Я стоял у приоткрытой двери и продолжал смотреть… Три человека играли в шахматы в комнате, в которой резные шахматные фигурки как-то очень уютно уживались с резьбой шкафа, прожжённым во многих местах зелёным сукном стола и мягким светом бронзовой лампы. И мог ли я знать через какие испытания прошел один из них?

Студент Александр Кундин окончил училище в 1940 году. В этом же году в Ленинграде на Всесоюзной выставке дипломных работ выпускников художественных училищ его диплом был признан лучшим. Перед ним открывалось большое будущее. Он мог выбирать для поступления любой художественный институт страны. Все его надежды перечеркнула война. В 1940 году он был призван в Красную Армию и войну встретил в первый же её день на западной границе Белоруссии. Он разделил судьбу сотен тысяч русских солдат: погибших, попавших в плен, пропавших без вести в первые и самые страшные месяцы войны. При выходе из окружения он был ранен и попал в плен. Там, в плену, он делал для Родины все, что мог и платил за это дорогой ценой. В конце войны он оказался на территории, оккупированной американскими войсками, и были те, кто остался на чужой земле навсегда. От своих его отделяла Эльба. Александр Кундин, двадцатипятилетний солдат Красной Армии, перешел Эльбу. Он шел к своим. Совесть его была чиста. Он не был сослан в лагерь, не восстанавливал шахты Донбасса, не рубил, стоя по горло в снегу, вологодские сосны. Он вновь был зачислен в ряды Красной Армии. Но нам уже никогда не узнать, что творилось в его душе, когда он шёл в одном строю с теми, кто тянул солдатскую лямку все долгие годы войны. Вы прочтете обо всем сами, и верьте каждому слову, ибо написано это было в те годы, когда каждое слово о войне было проверяемо и проверялось.

Он воевал 8 дней — с 22 по 29 июня 1941года. У него не было боевых наград, он не защищал Москву, не брал Варшаву и Берлин – он был в плену. Но кто посмеет сказать, что он запятнал честь солдата непобедимой Русской Армии?

Читайте.

Они продолжали играть в шахматы. О чем-то переговаривались, пили остывающий чай и иногда беззлобно, с улыбкой, посмеивались друг над другом. Позвякивали в стаканах ложечки, и дым от папирос уже волнами ходил по кабинету. Открывалось окно. Ветер раздувал занавески, и вечерняя апрельская свежесть вместе с голосами прохожих, звонками трамваев и поскрипыванием стареньких оконных рам медленно заливала комнату. Постояв недолго у окна, помолчав, один из них произносил: «Ну что, Саша, пора. Пойдём-ка глянем, что они там сочинили…»

И вот теперь, вглядываясь в себя и в те далёкие годы из совсем другого времени, я с горечью и чувством вины понимаю, как много я мог бы узнать, расспросив их о том, что с ними было в той, уже безвозвратно ушедшей жизни.
Равнодушное время унесло их на своих крыльях, и я так и не сумел до конца разгадать тайну их грозного и великодушного поколения.

В.Г. Колесников.

Работы А.И. Кундина 40-50-х годов ХХ века из архива школы.

Какими они были, студенты художественного училища предвоенной поры?
Взгляните на два рисунка, из тех альбомов и блокнотов, которые они всегда носили с собой… Перед вами автопортреты
студента художественного училища Д. Шмелёва. Через два с половиной года он отправится на фронт.